Верхотурская колокольня

Дата: 31.12.2015

Автор: Дмитрий Русин

Старый мужчина (рассказ попутчицы)

Вот слушай: одна моя знакомая вышла замуж за уже старого человека 67-ти лет (ей самой, как мне, 38 было). Так вот, этот мужчина, он всю жизнь путешествовал — всю Россию изъездил, везде побывал. Нравилась ему это — дома редко, всегда один, всегда в дороге. А на старости лет вот встретил её, одинокую подругу мою: женился на ней и вскорости умер, оставив жене квартиру в Москве и двух дочерей.

Дорога до Верхотурья

Еду к отцу. Мы не виделись уже 20 лет, но мне не страшно.

На правом берегу Камы нас провожают сухие деревья — ряды и ряды, и целые массивы мёртвых молодых елей – шоссе сквозь высохший лес. Говорят, что это – заразная болезнь, и лечится она только вырубкой погибших. Но вырубать некому — лесников теперь мало.

Отец мой ушёл, когда я готовился пойти в первый класс. Через некоторое время после его отъезда пришла посылка, а в ней среди коллекционных марок и пакета со жвачками лежала детская Библия в голубой обложке. Так мы узнали, что он принял постриг в одном из сибирских монастырей.

Я покидаю дом, и подсолнухи за мёртвыми перелесками тяжелы, но ещё смотрят в небо. Август над головой.

Попутчица рассказывает историю своей подруги и старого путешественника — у неё приятная уральская речь (как бы поёт). Тут впервые замечаю, что делаю какой-то лживый душевный «жест»: вместо того, чтобы просто слушать, я вижу, как буду из всего этого составлять эссе — как всё это будет хорошо смотреться и читаться… Подъезжаем к Екатеринбургу, а там — чай и холодные треугольники из фольги… Запомнить, запомнить: и эту фольгу с квадратиками картошки, и как читал «Имя Розы» на неуютном вокзале — запомнить и записать…

Вид на озеро Таватуй со станции Верх-Нейвинск

Стация Верхотурье. Вижу пролетающую за окном тормозящего поезда фигуру в рясе — теперь мне страшно. Проводница, отряхивая с манжет униформы хлебные крошки, говорит: «Места здесь благодатные, это — да».Общий билет до Верхотурья подразумевает старый вагон СВ класса — сидеть надо смирно, спать не получится. Железнодорожная ветка указует строго на север. Станция Верх-Нейвинск: выходим из поезда. С правой стороны от дороги, у наших ног огромное озеро, а за ним посёлок на невысоких горах, которые теряются в серой, голубой, синей перспективе холодной воды на небе и на земле. Все пассажиры стоят у края платформы — кормят огромную стаю диких уток. Воздух чистый до боли в горле. А слева от путей закрытый город Новоуральск – а там и заводы, и улицы, и жилые дома, и дачи — всё за забором. А вот бурая покосившаяся изба с большим британским флагом на крыше.

Верхотурье: день первый

Верхотурский Свято-Николаевский мужской монастырь.

Отец рассказал о своём пути в этот город, о своём пути от семьи, заплакал и ушёл исповедовать. Теперь я сижу один на монастырском дворе и ем эту клюкву. Тут снова представляю себе: как, должно быть, выгляжу со стороны — «сидит вот под мелким, солнечным дождиком молодой путешественник и медленно-медленно, по одной ягодке, кладёт себе в рот кислую клюкву, а лицо такое одухотворённое…» Быстро вхожу под своды церкви Спаса Преображения, и встречаю родную бабушку — ныне монахиню — она берёт меня под руку и не отпускает до конца службы.Мы встретились, и отец представил меня наместнику. Женщина из церковной лавки подарила мне пакет с клюквой.

Ужинаю совместно с братией и трудниками – неловко, но сосед по столу это понимает, и сам накладывает мне фасоль.

Снова спускаюсь во двор и обхожу большой собор несколько раз. Отец выходит из церкви поздно — сегодня исповедь затянулась. Молча садимся на мокрую скамью. В сумерках к нам подходит один из трудников — высокий бородатый — он с удочкой, и просит у отца благословения, чтобы пойти на рыбалку. Отец отпускает его, и говорит мне, что жить в монастыре трудно, что устаёт человек в добровольной, постоянной борьбе с собой, что каждому бывает необходимо передохнуть от этой войны и одинокому половить рыбу в реке за оградой.

Я ночую в бывшей иконописной мастерской.

Верхотурье: день второй

Пять утра на московских часах. Колокол будит к службе.

Река Тура, г. Верхотурье.

Пью кефир и дремлю на скамейке у памятника царю Фёдору Иоановичу. Тётка моя, Ирина, работает в лавке Троицкой церкви — посетил и её. Старый железный велосипед готов отвезти меня дальше — к яблоневым садам. Но это ещё не сейчас. Сегодня много гуляю по городу. Хожу над рекой Турой, долго стою над обрывом. Обхожу самый маленький русский кремль. Захожу в женский монастырь: в соборе обители нежные цвета стен, живые цветы в вазах, солнечные блики и зайчики на иконах — мужчины-монахи смеются: «Сразу видно женскую руку!»

Храм всех святых в земле Сибирской просиявших

Четыреста лет назад появился в этих местах человек по имени Симеон. Рода он был, как говорят, дворянского, но всё бросил и перебрался в село Меркушино, что в семидесяти километрах от Верхотурья. Жил тихо и слыл человеком набожным. На жизнь зарабатывал тем, что шил людям шубы, ловил рыбу в Туре. Умер молодым от болезни желудка.

Свт. прав. Симеон Верхотурский

Прошло ещё около трёхсот пятидесяти лет, и уже мы едем с отцом по этой дороге в Меркушино на микроавтобусе. Места давних остановок юрода отмечены двумя часовнями и монастырём «Косьминская пустынь».Через полвека гроб с телом Симеона был вытолкнут на поверхность земли родниковой водой. Останки были нетленными. Люди признали святого. Начались чудеса. Вскоре жители Меркушино решили перенести мощи Симеона в город. В семидесятикилометровом пешем крестном ходе участвовал юродивый Косьма, который передвигался на четвереньках, и лишь трижды за весь этот путь он громко просил: «Брате Семеоне, давай отдохнём!», и тогда люди не могли двинуть с места останки святого — они останавливались, пережидали недолгий отдых Косьмы и двигались дальше.

Церковь Симеона Верхотурского в селе Меркушино

По дороге ещё говорили о мученике Константине. Это был молодой, 24-х лет, священник, казнённый во время гражданской войны. Говорят, когда его вели на расстрел, он сам себя отпевал, а пред смертью благословил своих палачей. Когда люди смогли приблизиться к телу, то увидели, что рука Константина так и застыла в крестном знамении. Я, признаться, подумал тогда в машине, что рука, верно, окоченела в каком-то похожем жесте, но после своими глазами видел нетленные останки мученика и его руки.

Храм всех святых в земле Сибирской просиявших

У реки деревянная церковь, построенная руками солдат и офицеров местного гарнизона.

Косьминская пустынь

Стоя на камне, с которого Святой Симеон ловил свою рыбу, отец пел о нём кант, и рыба прыгала из воды.

Свято-Косьминская пустынь

Маленький монастырь по афонскому уставу закрыт для мирян. Но нас впустили. Наш провожатый — монах, он выращивает во дворе тыквы. У него давний спор с одним из братьев: тот считает, что легкомысленные полосатые плоды и стелющиеся по брусчатке нахальные листья перед собором это — некрасиво.

Идём дальше. Встречаем инока — он играет с кошкой тряпочной мышью на верёвке, он замечает нас, он смущён.

Домик схимника возле ворот — говорят, нынче в редкость его строгие обитатели, но здесь живут.

Разговоры

Опоздал к общему столу — обедаю в кухне трапезной. За столом сидит молодой послушник и внимательно листает кулинарные книги – вокруг него этих книг штук 20 — не меньше, и видно: понимает он в них не очень-то — потому склонился над рецептами, как алхимик, запустив пальцы в рыжие волосы. Двое трудников моют посуду и убираются, один из них ставит CD: несколько раз с силой нажимает западающую клавишу магнитолы, наконец, диск начинает вертеться и звучит аудиокнига «Евангелие от Матфея». Но это длится недолго — что-то трещит и голос чтеца прерывается. Тогда повар достаёт отвёртку, начинает откручивать крышку проигрывателя…

Послушник: Ну и правильно, что сломался! И не надо нам это – я же вам говорил: пост. Пост! А вы возитесь с этим своим бум-боксом… Выкинуть его надо!

1-й трудник: Слушали-то полезное.

Послушник: Да, ну! Что полезное?! Суета одна — целый день шумит!

2-й трудник (Весело): А я сразу так и понял: магнитофон вообще – от лукавого!

1-й трудник: Ясно уж, яблоко раздора у нас тут!

2-й трудник: Вот именно, в искушение он — в искушение!

Послушник (махнув рукой): Лучше б молились! Давайте может молиться, а? Попробуем, что ли, поститься нормально хоть раз, а? А то совсем ведь…

2-й трудник: А проигрыватель — что?

Послушник: Вы-ки-нуть!

1-й трудник: Нет, мы лучше его в коробку сейчас положим — вот так — а как пост кончится, потом и починим.

2-й трудник: Нормально ты придумал!

Оба трудника смеются и предлагают мне добавки, а послушник ворчит, вчитываясь в потрёпанные груды рецептов.

Вершины

Весь день холодный дождь — осень уже давно здесь, хотя всё ещё август.

Мне дали ключи от колокольни. Крутая винтовая лестница поднимает над городом. Выше колокольни нет ничего — так мне сказали. Там, на верху, первое, что вижу, это — кресты на куполах: никогда ещё я не видел церковных вершин так близко и страшно (хотя, не впервые на колокольнях) — смотреть невозможно на эту близость, на эту возможность касания. И кому пришло в голову так строить?! Отворачиваюсь, сажусь на помост под колоколами… Что ж это я? Свежий лесной ветер очень холодный и дует со всех сторон — действительно, выше ничего уже нет... Да что ж это говорю?! Какой слабый у меня язык, какой неумелый. Быстро пишу стихотворение — я оправдываюсь…

Стены

Колония в Верхотурском монастыре

Здесь была колония для преступных детей. И до сих пор ещё приезжают люди, которые могут сказать: «А в этой келье я сидел» или «Тут вот у нас были нары». Местами на рыхлой кирпичной ограде колючая проволока ещё сохранилась.

Изгнание

Рака с мощами Симеона Верхотурского

В первые годы советской власти мощи Симеона Верхотурского были разъяты особой комиссией по борьбе с антиреволюционной деятельностью. Глава комиссии поднял над собой череп праведника, что-то такое сказал всем, улыбнулся и отвёз останки сначала на экспертизу, а после — в краевой музей. Посетителей в музее сразу прибавилось — люди приходили к Симеону, и не обращали внимания на экспонаты.

Человек с холмов

Человек живёт на холмах – не здесь, но близко. Он сторожит пчёл и читает «Краткий очерк аскетики». Кто он такой – никто не знает. Но впечатление производит приятное, хотя — явный бобыль, нелюдимец. Он ходит по дорогам тайги, оказываясь в нужном месте всегда раньше автобусов. Он словоохотлив. Но разговоры с ним утомляют путешественника, ведь он говорит, не думая о собеседнике, но, как деревянное ложе лесного ключа, хранит и даёт пробовать свои мысли. Его речи — вода, их всегда можно выплюнуть.

Красивый Завет

Перед отъездом отец подарил мне Новый Завет — небольшую чёрную книгу, обитую железом. Красивая, чистая — она была подарена отцу братом его духовной дочери, сгоревшей заживо в собственном доме.

Мы стоим на перроне, мы видим: там, за бурьяном в зарослях одичавшего сада, остов дома со следами пожара на старых, крепких брёвнах — там и жила прежняя хозяйка моей книги.

Мир тебе, незнакомая сестра! Я везу твой подарок в вагоне, переполненном пьяными рабочими севера, но слышу добрый печальный голос одного из них, читающего анекдоты своим сопутникам; я везу твой подарок сквозь высохший камский лес, и туман скрывает мёртвые деревья. Ничего не изменилось с моего отъезда, только подсолнухи склонились ещё ниже к земле.

Твою красивую книгу я буду показывать — так мнилось мне по дороге — я хорошо расскажу об истории моего подарка, и какими значимыми станут резные железные уголки, и строгий цвет обложки обретёт смысл; и само содержание, вслед за слушателями, глубоко-глубоко вздохнёт! И я достал её из пакета, и раскрыл на виду у всех…

Господи, как же стыдно! Как смешно я подставил золотое название этой книги под солнечные лучи… Я не могу — я закрываю рукой эти буквы — я выхожу из купе. Я маленький-маленький — все надо мной смеются — все строки Завета смеются моему нелепому украшению.