Новый год по-монастырски

День был пустой. Все пытались работать, но ничего не получалось. Уж слишком сильно пахло Новым Годом. Было утро 31-го декабря, в офисе витал запах мандаринов, подарков и предстоящего веселья. Одной мне не хотелось бурных компаний, криков, фейерверков и шампанского, у меня были другие планы. Очень скоро офис опустел, наступила угрожающая тишина, готовая скоро разразиться по всему городу шумом пьяного праздника. Я осталась одна в ожидании коллег, которые как раз ехали на Новый Год в нужный мне город и предложили меня подвезти. Два часа прошли в полной тишине, в ожидании и моральной подготовке.

Я собиралась в место, где смогу побыть с Богом. Потрудиться ради Него. Привести в порядок мысли. Мой путь лежал в монастырь.

В машине чувствовала себя неуютно, заднее сидение было заставлено алкоголем и новогодними подарками, играла музыка. Но я была очень рада, что коллеги взяли меня с собой, ведь дороги я не знала, а путь был неблизкий. Волновалась, думала, как меня встретят и что меня ожидает в последующую неделю.

День первый

В храме начиналась вечерняя служба. Меня направили к монахине Людмиле, которая занимается расселением паломников. Вообще показалось, что мне не рады. Но я была настроена уверенно и старалась не обращать внимания на детали. Мать Людмила провела меня в соседнее здание, и мы вошли в маленькую коричневую дверь. Коридор был темный, замысловатый, через несколько поворотов мы оказались в келье. Внутри было уютно и тепло от печки, на стене висели иконы, на подоконнике лежали свечи. У входа стояли валенки. Рядом я поставила свои. Меня оставили располагаться, после чего идти в храм на службу. Я вернулась в машину к коллегам за вещами. Они с удивленными глазами спросили: «Ты уверена, что останешься тут?!», я улыбнулась и тихо сказала: «Да». Коллеги смеялись: «Никогда не думали, что окажемся в монастыре с самый разгар новогоднего веселья». А я подумала: «Какое счастье — пусть неосознанно, но побывали в монастыре, сподобил Бог». В келью я вернулась уже одна, немного осмотрелась, разложила вещи. Внутри было уютно, хотя, конечно, все было старое, изношенное, деревянный пол скрипел, но я была готова к любой обстановке и меня все радовало. Около храма на тропинке сидела кошка и очень громко что-то говорила, причем с безумно удивленными глазами. Попробовала взять ее на руки, но она немедленно удалилась из поля зрения.

На службе было всего два человека, голос священника наполнял весь храм, и было ощущение полноты, уверенной молитвы. Меня удивила потрясающая акустика в храме, звук отражался от стен, поднимался вверх и звенел долгим эхо.

По окончании службы меня проводили в трапезную на ужин. Познакомили с женщиной, которая будет ночевать со мной в келье. На улице уже слышались взрывы петард и фейерверков, крики и шум. Но это как будто происходило в параллельной вселенной. Ужин был вкусный, постный. Но, опять же, показалось, что мне не рады. Видимо, слишком много думаю о себе. После ужина я перемыла гору посуды. Меня благословили на работу в кухне, я была рада, это мне очень по душе.

В восемь вечера начиналось общее чтение вечернего правила в храме. Это было для меня чем-то абсолютно новым. Шесть монахинь собрались в холодном полумраке, одна из них начала чтение. Я еще ни разу не слышала чтение вечернего правила в храме, было интересно, необычно. Потом все монахини читали акафист, каждая по одному икосу и кондаку, подпевали все вместе. После акафиста был крестный ход вокруг всего монастыря. За стенами все шумело и взрывалось, Новый Год неминуемо подступал. Но в мир не тянуло. Он был здесь. Снег хрустел под валенками, мать Людмила шла впереди, аккуратно и бережно держа икону. Мне подумалось в тот момент, что такая молитва и такое обращение обязательно будут услышаны.

После крестного хода вернулись в храм, приложились к иконе и тихо разошлись по кельям. На улице было морозно, звезд не было видно. В келье было тепло. Вышла на улицу позвонить маме, рассказать о начале моего испытания на прочность веры. Наступал Новый Год. Мы с соседкой поели мандаринов, я прочитала акафист Николаю Чудотворцу при свече и легла спать за полчаса до Нового Года. Такого в моей жизни еще определенно не было. Силы иссякли, я сразу уснула. Скоро надо было вставать — в 5 утра общее утреннее правило.

А на улице кричали кошки, которые не хотели идти на руки.

День второй

Конечно, четырех с небольшим часов недостаточно чтобы выспаться после такого необычного дня. Между тем, проснулась я уже в 2014-ом году. На утреннем правиле стояла сначала бодро, потом силы начали сдавать, сильно болели ноги. Читали долго, мне подумалось, что прошел уже час, а, значит, до начала послушания в кухне у меня есть еще один час. Хотела пойти и еще немного поспать до этого, ведь день предстоял насыщенный, а сил совсем не было. Начали читать акафист Иисусу Сладчайшему, я вышла на улицу. Посмотрела на часы — оказалось, за молитвой прошло два часа — мне пора было на кухню. Удивилась, что время прошло так незаметно, поспешила в соседнее здание. Немного расстроилась, что не успела еще поспать.

В кухне первым делом меня накормили супом и капустой. Далее меня ждала уборка трапезной. Столы в ней длинные, около пятидесяти посадочных мест. Красиво, светло, много картин. Чистила долго, с толком и расстановкой, пела молитвы, которые вспоминались. Около двух часов у меня ушло на столы и подоконники, далее предстояло мыть лампы. Мать Серафима проводила меня в библиотеку, где выдала стремянку. Вообще, я боюсь высоты и чистка ламп на высоте 2,5 метров меня смущала, но выбора не было. Стремянка шаталась, голова кружилась, но с Божьей помощью, все вышло. Усталость одолевала, но работа была в радость, на душе было спокойно. Работать оказалось легче, чем стоять на утреннем правиле.

На улице было тихо, салюты отгремели, город спал. Мне вдруг подумалось, что такого утра первого января у меня еще не было. Обычный будничный день за работой. Когда день начинается в половине пятого утра, можно успеть много. Кажется, время замедляется, течет в другом режиме. На кухне работа никогда не заканчивается, мать Серафима уже стара, быстро устает, но как-то всё успевает. Она рада молодой силе на кухне, хотя и удивлена, что я досталась ей в помощь — обычно приезжим дают послушания другого рода. Я люблю мыть посуду. Условия здесь для этого отличные, места много, и я с удовольствием берусь за работу. К одиннадцати утра домываю также пол, и мне дают час свободного времени. Хотела потратить его на чтение книги, но, придя в келью, сразу уснула. За десять минут до продолжения работы бегу в лавку и покупаю акафист, чтобы вечером читать вместе с монахинями. Ставлю валенки на батарею, на улице потеплело, снег подтаял, они сильно промокли. На кухне пусто. Мою скопившуюся посуду и начинаю разделывать лежащую на столе рыбу. Долго никого нет, потом появляется мать Серафима и радуется, что я догадалась заняться рыбой. Говорит — оставайся мне на замену! Улыбаюсь и молчу. Много спрашивает меня о моей жизни, стараюсь говорить как можно меньше. Я ведь здесь не для этого.

Меня отпускают отдохнуть до начала вечерней службы. По пути в келью встречаю первого кота, который сам идет на руки. Он большой, черный, с пышными белыми усами. Откровенно смотрит в глаза и будто переживает от того, что не может сказать мне ничего по-человечески. Как и остальные коты здесь, поет очень громко и звонко — видимо, научился у батюшки Арсения. В голове крутится пение монахини Неониллы, голос у нее ангельский, удивительно располагает к сосредоточенной молитве. Думаю о своей жизни, о том, что мне не захотелось рассказывать. Снова сильно болят ноги, тянет спать.

И, все же, какое счастье — быть в монастыре. Ни минуты для уныния. Труд и молитва. Я чувствую себя в своей стихии. Никто не смеется над моим платком, длинной юбкой или церковными песнями, словами. Здесь — другой мир, где мне все нравится. Искренность молитвы поражает меня. Вот она — поддержка гибнущего мира. Здесь, в этом отдаленном мире, монахини самоотверженно молятся обо всех нас, погрязших в мирских заботах и страстях, о нашей стране. Пока люди упиваются новогодним весельем, они на коленях молятся о спасении всего человечества.

Вечерняя служба была красивая, мирная, голос у отца Арсения сильный, звонкий, распев меня трогает и поражает. Звук стремительно проносится по сводам. Завтра день святого праведного Иоанна Кронштадтского. Многое из его жития твердо осело в моей памяти, глубоко проникнув в сердце. Очень надеюсь завтра причаститься Святых Таин.

Трапеза была одинокая, только я и батюшка. Меня отпустили в келью на час подготовиться к Причастию, до начала чтения вечернего правила. Я теперь осталась одна в келье, соседка уехала. Спокойно читаю при свечах, в конце чтения с удивлением понимаю, что за все это время меня не отвлекла ни одна мысль. Впервые мне удалось помолиться без мирской суеты. Было поразительно, какая благодать в этом месте.

На вечернем правиле было всего четыре сестры. Сегодня я уже больше вникала в ход правила, подпевала, чувствовала себя стажером. Конечно, я еще многого не знаю. Радует, что я понимаю хоть часть происходящего. Мне не кажется все это странным. Раньше я была бы в ужасе от одного только мрачного облачения сестер. А теперь стою за их стройными спинами, как за нерушимыми стенами, почти тенями, и ощущаю себя частью чего-то очень важного. Пропасть оказалась не так уж велика. Бог рядом, нужно только повернуться к нему лицом.

Смутно представляю себе, как читаю правило посреди храма. Думаю о том, как затянул меня мир и как бесценно то, что Господь дал мне сюда приехать. Но кажется, будто я мешаю их уединению. Терпеливо жду, что Бог откроет мне путь к пониманию. Во время крестного хода смотрю на кресты куполов, на полуразрушенные здания рядом с храмом. И думаю — это есть иной мир. Мне не хочется покидать эти стены.

Так прошел первый день нового года. Когда после правила сестры расходились по кельям, мне на минуту стало одиноко. Но я сразу представила, как каждая из них сейчас будет читать при свечах в своей келье, и будет им тепло и радостно от единения с Богом… И стало мне тоже радостно, что и я сейчас смогу помолиться в одиночестве теплой кельи.

День третий

Снова сонное утро. Морозно. Отстояла час утреннего правила и пошла в келью читать последование ко Причастию. Молиться здесь так хорошо, ничто не мешает и не отвлекает. Это на самом деле удивительно. Ни одна мысль не лезет в голову и не мешает понимать смысла прочитанного. Дома у меня такого никогда не было. После чтения у меня оставался еще час до службы, и я засыпаю в темноте так крепко, что через 20 минут резко просыпаюсь от мысли, что опоздала.

Народу на службе было мало, мирских всего человек семь. Первые полчаса все шло хорошо. Потом вдруг закружилась голова — видимо, снова шалили сосуды моего мозга. Такое со мной случается. Я стояла, сколько могла, но ноги уже не слушались. Села. Глаза закрывались, на какие-то мгновения пропадало сознание, все вокруг темнело и даже казалось, мелькало, был полусекундный сон. Встать и уйти я не могла, не было сил. Мельком вспомнился такой же случай в Москве, в храме Николая Чудотворца, когда я потеряла сознание перед началом службы — скорая помощь, удивленные лица прихожан. Мне не хотелось создавать панику вокруг себя, и я пыталась начать молиться. Первое, что пришло в мутную голову — девяностый псалом. Но дальше первого слова дело не шло, сознание снова отключалось, слова плыли. Минут пятнадцать я просидела в полуживом состоянии, прежде чем смогла мысленно собрать первую строку псалма. Подумала попросить кого-нибудь отвести меня в келью и передать на кухню, что я не смогу прийти для послушания. Но пересилила себя и начала читать «Живый в помощи». Кое-как осилила половину. Потом вторую. Потом еще раз. И снова, снова. Смогла встать. Прочла еще около десяти раз. Спели «Символ веры» на неизвестный мне распев. Потом «Отче наш». А ноги все еще ватные и голова кругом. Начала мысленно просить Иоанна Кронштадтского чтобы он дал мне сил и помог причаститься. И снова «Живый в помощи». К исповеди я подошла уже увереннее, ноги почти твердо стояли на полу, голова немного прояснилась. До самого Причастия я молилась святому праведному Иоанну.

После того как я отошла от Чаши, стало легче, в ногах появилась сила. Но все еще было немного страшно, что упаду посреди храма. Постепенно тело приходило в себя, по окончанию Литургии я направилась на послушание в кухню. Я удивлялась, как помог мне Иоанн Кронштадтский, это было невероятно, что я снова была в состоянии ходить и работать, обычно после таких приступов мне нужно полдня отдыха.

В обед я осталась одна в трапезной за уборкой и смогла попеть любимые церковные песни. Акустика была отличная, петь было в удовольствие, радостно стало на душе. Вернулась мать Серафима и отправила меня в подпол за картошкой. Жуткое местечко! Шаткая длинная лестница, уходящая глубоко в пол, света нет… А как я вылезала из этого мрака обратно с мешком картошки — можно было комиксы рисовать. Мне поручили занять работой новую помощницу Нину, ей всего 13 лет. Сначала стало не по себе, но скоро я увидела, что сестры рады тому, что есть я и могу ее чем-то занять, следить за ней, и они могут не отвлекаться от своих дел из-за нее. Многие стали со мной разговаривать. Может, конечно, это никак не связано. Просто привыкли. Видимо, устали от частых приезжих на день-два, что толку с ними возиться. А стоит немного задержаться — начинают привыкать. Это было приятно.

На чтении общего правила меня начали немного задействовать, поучали. Уже две сестры сказали, что было бы хорошо мне здесь остаться или как минимум приехать еще раз. Молюсь Николаю Чудотворцу каждый день. Не берусь сама впадать в размышления.

Сегодня нас трое в паломнической келье. Молиться пришлось в коридоре, чтобы никому не мешать.

День четвертый

Служба накануне вечером была долгая, я устала и постоянно отвлекалась. Ноги ужасно болели, ныли и холод пробирал до костей. Нина кое-как стояла рядом. На общем правиле было всего несколько человек, мне поручили затеплить лампады. Я от неожиданности растерялась, долго возилась, перепачкала все руки маслом. Крестный ход шли по жуткому морозу. По приходу в келью прочитала вслух акафист Николаю Чудотворцу, все слушали. Это непривычно для меня, но выбора не было. Долго не могла уснуть, так устала, что не могла сомкнуть глаз.

А утром снова спросонья — на правило. Все было медленно, никак не могла собраться. После правила удалось поспать 40 минут перед послушанием, а когда пришла в кухню, меня отослали обратно до службы. Поспала еще 20 минут. На службу опоздала, в лавке была возня. Отстояла всего полчаса службы и меня отправили на послушание. Быстро позавтракали с Ниной в кухне, пошли осматривать фронт работ.

Нужно было убраться на стройке нижнего помещения храма. С виду это казалось невыполнимым. Надо было перетаскать обломки кирпичей, листы металла, доски… Чтобы отмыть пол от известки нужна была вода, а за ней надо было бежать в соседнее здание по двадцатиградусному морозу. Я подумала, что к Рождеству мы должны успеть, благо, было еще несколько дней. Деваться некуда, взялись с Ниной за дело. Для начала перетаскали все сломанные кирпичи на помойку. Потом вынесли листы металла в соседнее помещение. Сложили инструменты на рабочий стол, перетаскали все коробки в кладовку. Больше всего времени заняло подметание пола от мусора и известки. Пыль стояла столбом, дышать было сложно. Я хотела попеть во время работы, но в такой пыли это было невозможно. Руки леденели после постоянных выходов на улицу за водой. Отмыть пол от известки, казалось, нереально. Три часа пролетели незаметно в постоянной работе. Старалась читать про себя молитвы, но не всегда получалось. Отвлекалась то на немеющие руки, то на Нину, которая все время нарушала стройность процесса, и я не могла удержаться от наставлений. Однако, как ни странно, мне нравилось убираться там, наблюдать, как постепенно из неведомого хаоса возникает чистое отремонтированное помещение, это радовало глаз.

Затем я долбила лед у входа, что оказалось не так уж просто. Хорошо, что у меня с собой были теплые варежки, подаренные хорошим другом. Работа шла прямо перед домом матушки, и мне все время казалось, что за мной наблюдают, боялась, что вот-вот она выйдет и скажет, что я делаю что-то не так. Спустя три с небольшим часа вся работа была сделана. Пришла мать Людмила, позвала нас на обед, разрешила отдохнуть. На что мы радостно ей ответили, что все готово. Вся одежда была в известке, руки обветрены, страшно хотелось есть, но мы были довольны.

Обед показался настолько вкусным, что ели молча, не глядя по сторонам, и все время улыбались. Суп с гречкой и рис с винегретом — что может быть вкуснее. Мать Серафима пекла постные печенья на рассоле — просто из ничего! Дала нам попробовать, это было настолько потрясающе, что мы вспоминали их еще несколько дней. Было невероятно, что мы так быстро все сделали. Без Божией помощи мы возились бы очень долго. Нас отпустили в келью отдыхать. Около здания сидел черный кот с белыми усами и надрывно кричал на весь двор. На руки упорно не шел — видимо, сегодня был не в настроении.

В келье мы говорили о Боге и готовились к исповеди. У Нины она будет первая. Я отвечала на ее вопросы, помогала. Сначала было немного не по себе, казалось, что мои слова пройдут мимо ее ушей. Но раз спрашивает — отвечаю. Писала она долго и сосредоточенно. Потом мы пошли в лавку за свечами и на службу. Нина ушла через час, а я стояла до конца. В келье продолжили говорить о вере и писать исповедь. Столько нового открывается нам в ближних — иногда неясно, то ли Бог посылает нас людям, то ли людей нам. Я была удивлена, что Нина в свои годы так заинтересованно слушает о Боге, о вере, о святых, о Таинствах, искренне раскаивается в своих грехах.

На вечернем общем правиле мне доверили прочитать два икоса и кондака из акафиста. Это было так радостно, неожиданно, я волновалась, голос дрожал. Но появилось ощущение участия, нужности, доверия в великом деле. И я  снова зажигала лампадки. В конце правила шли крестным ходом. На улице было очень морозно, снег плотно хрустел под валенками. Кресты куполов величественно блестели на фоне ярких звезд, было так красиво. После возвращения в храм все просили друг у друга прощения, мать Неонилла улыбнулась мне, показалось, она умилилась моим попыткам участия в их жизни. Стало тепло на душе.

День пятый

Вечером долго читали каноны, и утро было снова сонным. На улице минус двадцать один. Ранним утром даже десять метров по морозу кажутся вечностью. В храме тоже было холодно. После правила прочитала в келье последование ко Причастию и легла поспать до службы. Уснула снова так крепко, что через двадцать минут судорожно вскочила от ощущения, что проспала. Сил совсем не было, кружилась голова. Но я была уверена, что после Причастия все станет хорошо. Хотелось скорее на службу. Купила в лавке свечи и книгу, которую так хотела Нина, перечитывая отрывки из нее в лавке по вечерам. Я решила подарить книгу ей на Рождество. Служба была долгая, впервые отец Арсений служил не один, был еще отец Гавриил и дьякон. Как же красиво поет отец Арсений своим необычным распевом, который крутится в голове постоянно и от того молитва не выходит из сознания и это поддерживает душевный покой. Голос монахини Неониллы также очень приятен мне, он нежный и смиренный, от него так тепло на сердце.

Исповедь принимал отец Гавриил. Он очень серьезный, сосредоточенный, относится к каждому человеку с невероятным вниманием, много советует, долго и тщательно благословляет. Почему-то сегодня особенно волнительно было исповедаться. Когда батюшка говорил «…прощаю и разрешаю тя от всех твоих грехов…», его рука твердо прижимала мою голову к Евангелию, я почувствовала, будто из груди что-то вышло наверх, как глубокий выдох, будто что-то сдавливающее грудь вдруг отпустило… Это было так необычно, так легко стало, светло даже с закрытыми глазами. И все было четко и правильно сегодня, не было чувства растерянности и отвлеченности, неловкости, только радость и приятное волнение.

Нина долго плакала мне в плечо после исповеди. Это удивительно, когда душа открывается Богу в покаянии. Особенно когда это душа ребенка. После службы Нина долго разговаривала с отцом Арсением, видимо к нему она прониклась особым доверием. В трапезной мы собирали подарки детям на Рождество. Нина была грустная, глаза на мокром месте. Когда я спросила, в чем дело, она ответила, что ей хочется пойти в лавку и почитать ту книгу, про земную жизнь Иисуса Христа. Я решила не ждать Рождества, пошла в раздевалку за книгой, которая лежала у меня в кармане куртки. Вернулась через минуту и вручила ей. Даже слов не надо было, она снова плакала мне в плечо. Столько благодарности я еще не видела ни в чьих глазах. То была не моя заслуга. То была милость Божия через мои руки — маленькое чудо свершилось на наших глазах, прямо посреди трапезной. Мать Серафима снова кормила нас горячим печеньем на рассоле, поила чаем, а потом вдруг сильно порезала палец.

В келье я в нечеловеческих условиях пыталась помыть голову. Я устала, но домой не тянет, не представляю, как возвращаться туда. Здесь у меня ощущение, что я в центре жизни, в единении с Богом и собой. Что делать в миру теперь? Только мне не хватает одиночества. Привыкла молиться одна, а теперь постоянно кто-то живет со мной в келье, почти не удается побыть одной. Но мне все нравится здесь, даже усталость и недосып какие-то особенные, как будто очищающие, как будто эти мучения мне на пользу. Отстрадаешь спросонья утреннее правило, понуждая себя к вниманию, и выходишь светлее, чище.

Я жду служб, особенно вечернего правила, где завораживающе поет мать Неонилла и жду крестный ход, во время которого я смотрю в звездное небо, на яркие купола и кресты на фоне черного неба и накручиваю на пальцы ниточки внутри варежек. Все внешнее отстраняется от меня. Мне даже неинтересно, что происходит сейчас снаружи. Все располагает к покою, мыслям о душе и Боге. Даже тяжелая работа. Здесь все иначе. Иногда только какие-то дыры в сознании не дают покоя, будто не хватает нескольких элементов паззла чтобы все сложилось. Пустота, образовавшаяся на месте отходящих здесь страстей, еще не полностью заполнилась молитвой, полупустая яма давит и пугает своим мраком. Как будто чего-то не стало, и не понятно, хорошего или плохого, нужного или нет. Я ли это? Кто эта девушка, идущая под звездным небом мимо белоснежного храма в теплых варежках? Тот ли это человек, что за стенами монастыря творил беззакония? В груди сжимается сожаление обо всем, что исправить уже нельзя.

Знаю только, что Бог стал ближе. Или я стала ближе. Прошлое показалось далеким, растворилось в ночной тишине и хрустящем морозе. Подумалось вдруг, что люди могут меняться.

День шестой

Вчера опоздала на вечернюю службу, чтобы побыть одной в келье и спокойно почитать акафист Николаю Чудотворцу. Но спокойно не вышло, совесть тянула в храм. На службе Нина не отходила от меня, меня это стало раздражать. Я никак не могла сосредоточиться на молитве. После помазания пришла матушка, я видела ее впервые. Невероятный человек! Я немного боялась ее. В трапезной перед ней я даже забыла слово из благодарственной молитвы.

Потом пришла Галина, новая помощница, которая будет жить с нами в келье. Посмотрев на меня, как я работаю, пою молитвы за работой, она вдруг сказала: «Ты хоть остаться тут не вздумай. Тебе еще жить и жить». Она ушла в келью, а я села около раковины и задумалась — почему? Разве в монастыре не жизнь? По щекам потекли слезы. Наверное, просто от того, что мои мысли шли вразрез с услышанным, но определенная доля смысла в нем все же была. Какая же моя жизнь, где она — настоящая?

На вечернем правиле я читала треть акафиста, было страшно, волнительно, слова путались. Но сестры вроде были рады, что я среди них, доверяют немного. Во время крестного хода матушка как раз вышла из трапезной, приложилась к иконе. Шел снег.

Уснули быстро, спала целых шесть часов. На утреннем правиле даже глаза не закрывались. Утро чудесное, пушистый снег, как в сказке. Это будет мое первое осознанное Рождество. Раньше оно было для меня каким-то не совсем праздником, не имеющим глубокого смысла. Теперь же я его ждала как чуда.

На Литургии стоять сначала было тяжело, а потом даже уходить не хотелось. Народу было много, море причастников, двое батюшек исповедуют. На четвертом часу храм опустел. А я все стояла. Казалось, если уйду, закончится что-то важное.

В трапезной было много работы, отмывала плиту, вытяжку, столы, посуду… Устала. Сходила в лавку, купила монахиням небольшие подарки к празднику. В келье пела тропарь Рождеству, тренировалась. На службе меня обычно очень слышно — нельзя спеть плохо.

Я сегодня держусь отдельно от всех. Как хочется одиночества. Но все почему-то дают мне советы, которые я еще не готова принять.

Служба была короткая, с акафистом. Подпевала мать София и я. Какая же акустика в храме! Эхо ползет по стенам, отражается, звенит. Даже не нужно напрягать голос, он сам летит вверх. Было так красиво — елки в церкви, на входе, во дворе. Крестный ход был сразу после службы, так как вечернего правила не было. Шли вместе с прихожанами. Это было необычно, новые люди посреди нас. Ощущаю, что я тут месяца два или три. И крестный ход иду в сотый раз. Радостно было, снежно.

Было непривычно так рано освободиться. Надеялась помолиться одна в келье. Но в кухне было так много работы, что я пришла очень поздно, когда все были на месте. Вечер прошел в разговорах, женщины есть женщины, даже в монастыре. Спала крепко, тепло.

День седьмой

Впервые не пошла на общее утреннее правило. Построила Галину и Нину в келье перед иконой Рождества Христова для чтения. Они говорят, им нравится, как я читаю, просят читать громко, для всех. Непривычно и стеснительно, но я читаю. Пыталась читать на церковно-славянском, почти вышло.

Пошла в трапезную первая, Нина и Галина остались в келье пить чай. Я же решила не есть до первой звезды. Работы было море, готовили праздничную трапезу. Еда мелькала перед глазами до обеда, но есть не тянуло. Мои соседки не выдержали и поели суп. Посуда никак не заканчивалась, и я впервые устала от нее. Между тем мать Серафима зовет меня «первым человеком, который любит мыть посуду». Подумывает сдать меня в музей. А я что, я просто люблю мыть посуду. Но даже меня это утомляет на третьем часу.

На улице снег падает размашисто и празднично. Поймала себя на мысли, что хотела бы встретить этот праздник с родными людьми. С семьей. Своей семьей, которой у меня нет. Но у меня есть нечто большее — первое Рождество в единении с Господом. Я благодарна, что у меня есть этот шанс. Улыбаюсь и смотрю на заснеженные купола.

Пошла в келью, поспала пару часов. Прочитала акафист Николаю Чудотворцу и каноны ко Причастию. Праздник совсем рядом, говорят, народу будет масса. А я представляю, как сяду в автобус, покидая монастырь. Сердце сжимается от тоски. Как пусто будет внутри…

Как ни странно, кушать совсем не хочется. А ведь я не ела уже сутки. Голова только кружится. Вспоминаю о том, что снова могу потерять сознание и иду есть. К тому же уже темно, и первая звезда, наверное, где-то есть, хоть и не видна из-за снега.

Долго чистим снег у входа в храм, его навалило просто горы. Так интересно махать лопатой. Мне всегда было интересно побывать на месте дворника. Так вот оно что — оказывается, занятно!

Перед службой поздравляю сестер с праздником, дарю подарки. Мать София удивляется и долго рассматривает маленькую икону Спасителя.

Начинается исповедь. Иду в первых рядах, не дожидаясь сумасшедшей давки.

На втором часу начинают болеть и ныть ноги. Но все вокруг так радостно, светло, что не обращаю на это особого внимания. Галина уходит готовить стол в трапезной. Нина уходит спать до Причастия. А я все стою. После помазания половина людей уходит. С удивлением позже узнаю, что они думали, что помазание — это Причастие… Шесть часов службы изматывают, но взамен дают невероятные душевные силы. Причащаюсь Святых Таин третий раз за эту неделю в монастыре. Благодать не покидает меня ни на минуту, даже в моменты предельной усталости. Я с удовольствием молюсь, радуюсь как ребенок каждой службе, несмотря на боль в ногах.

Трапеза красивая и торжественная, но недолгая. После нее мою посуду до шести утра. Выхожу на улицу — тепло, радостно, падает легкий снег. Выдыхаю с облегчением. Спаситель родился. Работа окончена. Все хорошо.

День восьмой

Сплю два часа, читаю утреннее правило и снова иду на кухню. С удовольствием ем селедку под шубой. Иду собирать вещи. В какой-то момент ехать хочется. Нет, даже не ехать. Собирать вещи. Это напоминает мне о десятках переездов и поездках. Но тут же вспоминаю, что это не просто поездка. Это возвращение в другой мир. Становится немного грустно.

Милостью Божией, в трапезной появляются родственники одной из монахинь, которые, как выясняется  за разговором, едут сейчас в мой город, и предлагают взять меня с собой. Машина ждет. Нина со слезами бросается мне на шею прощаться, будто мы родственники или давно дружим. Немного печально за нее, останется ли в ее юной душе хоть капля благодати, полученной здесь? Не растеряет ли в неверующей семье горсти вечных истин, радость первых молитв, боль первых раскаяний? Я уезжаю, и размеренная жизнь здесь пойдет своим чередом...

Напоследок обхожу территорию монастыря по высоченным сугробам, снег набивается в валенки. Кругом тихо, безлюдно, только вдалеке, возле дома батюшки кто-то разгребает тропинку. Белоснежное поле не хочет отпускать меня в мир… Впервые в этом году покидаю стены монастыря. Восемь дней. Ощущение, что несколько месяцев. Время здесь ведет иной отсчет. Бог дает силы, дает время. А скоро я пойду по улице города, разглядывая людей, опьяненных праздниками, и буду удивляться, почему они не молятся перед едой…

Через стены таинственно белые
Через пламя горящей свечи
Через слабые пальцы утеряно
Растворилось в морозной ночи
Ускользнуло легко и неведомо
В тишине неоконченных фраз
В свете лампы окна соседнего
За секунду от преданных глаз
Между строк неподдельно честных
На листах белоснежно живых
Среди мыслей таких неуместных
Среди искренних слез восковых
Что-то в душу извне проникшее
Или спящее в ней так давно
Изможденное, но не погибшее
То, что в теплых стенах ожило
Может глупое, может наивное
Может просто безумное суть
Но такое желанное, светлое
Я хочу это чувство вернуть
Манит в форточку небо звездное
Догорает тень стройной свечи
И словами виновными полная
Грустно тлеет бумага в печи
Плачет кошка за окнами мерзлыми
Отражаются в стеклах кресты
За шагами я слышу тяжелыми
Уходящую боль пустоты
Я уеду, но нежность останется
К этим верой напитанным дням
За спиной снежный след скрывается...
Возвращаюсь к родимым краям.

Проголосовало: За - 10, против: 1. Общий рейтинг: 9