Было тихо и спокойно…

Он проснулся в 5:30 утра, а должен был ещё раньше. Как-то скомкано помолился, спешно собрался, вышел на улицу, у подъезда наступил в глубокую лужу, хлебнув ботинками холодной осенней воды, и пошёл по тротуару, ничего не замечая, ничего не запоминая. Скучно было идти.

«Куда едут все эти люди? — привычно подумал он, стоя уже на остановке, об автомобилях, несущихся мимо. — Может быть, вон та машина едет в какой-нибудь далёкий русский городок в нескольких сотнях километрах отсюда, и водителя ждёт прекрасное, беззаботное время в пути, когда можно спокойно отдаться своим мыслям, глядя на пролетающие за окнами пейзажи, останавливаясь в сомнительных кафешках, чтобы выпить прекрасного дешёвого чаю наедине с самим собой… А вон те двое, наверное, муж и жена, и едут они куда-нибудь за город, в лес, чтобы сигналы их беспокойных телефонов потерялись среди сырых веток и не тревожили их, увлечённо собирающих поздние грибы… Потом они ещё сядут поближе друг к другу и костёр разожгут, греться будут».

В дороге он еле заставил себя прочесть канон Ангелу Хранителю, чтобы хоть как-то отвлечься от автобусного телевизора, показывавшего передачу о насекомых пустыни Гоби, и от увлекательных разговоров своих коллег о предстоящих шашлыках на выходных. Он читал канон по маленькой книжечке, стараясь скрыть от других своё занятие, но всё равно ему казалось, что на него смотрят. Ему было немного (да, что там немного!) стыдно за то, что он такой необщительный и «не такой» какой-то... Мысли постоянно отвлекались от чтения. Но вот, наконец, автобус довёз его на работу.

День тянулся медленно. Ничего хорошего, ничего плохого — ничего не произошло. Разве только, вот примерно в обед его несправедливо обвинили в какой-то ерунде, а он промолчал в ответ. И из-за этого весь день в голове крутились разнообразные воображаемые сцены того, как он своими нерушимыми аргументами заставляет молчать своих обидчиков. Но сцены эти оставались в воображении, и к концу рабочего дня он чувствовал себя полным неудачником. «Ни смирения, ни здоровой самозащиты — полный отстой» — возмущался он про себя. А в остальном ничего не случилось.

Приближался, кажется, какой-то праздник, и рабочий день был коротким. Он освободился пораньше и пришёл в храм до начала будничной вечерней службы. Он оглянулся по сторонам: других прихожан ещё не было видно. «Да и не будет сегодня, посреди недели, много народу» — подумал он, и вдруг, сам не зная зачем, сошёл с дорожки огибающей храм, пробрался через низенькие деревья и замер возле церковной стены. Он потрогал руками выщербленные временем древние кирпичи — они показались почему-то тёплыми, и ему захотелось прислониться к ним спиной. Он неуверенно огляделся и прислонился. Странно — вокруг, во всём городе, во всей стране было холодно и сыро, а тут от стены веяло теплом. Ну и ладно… ну и хорошо... Он прикрыл глаза. Шелестели последние листья, вода капала с крыши, ботинки так и не высохли, за оградой тарахтели машины…

Наверное, он задремал. Но внезапно ему показалось, что он медленно оторвался от земли и завис высоко над куполом. Было не страшно — ведь это же сон… Перед ним постепенно развернулась какая-то незнакомая местность: город куда-то исчез, а на его месте оказалась небольшая деревенька среди бескрайних степей — всё вокруг изменилось. Только храм стоял на своём месте, хотя и казался с виду моложе. Подул тихий ветерок, и какая-то сила, потихонечку опустила его на землю.

Он стоял перед той же стеной, того же самого храма. Только пахло уже не городом, а какой-то неясной свежестью и, кажется, навозом — ведь вокруг была деревня. И тут спокойствие покинуло его. С минуту он стоял в оцепенении. И вдруг резко обернулся — сбоку послышались шаги и из-за угла показался человек, похожий на персонажа, какой-нибудь картины о крестьянском быте позапрошлого века: сапоги грязные, штаны какие-то непонятные, кафтан (или как там эта одежда называется?), шапка бесформенная. Человек шёл прямо к нему; приблизился, не глядя на него, встал рядом, прижавшись так же, как он, спиной к стене, и зажмурился, словно от какой-то неведомой радости.

С минуту ничего не происходило.

— Ну как ты? — нарушил тишину странный человек, не открывая глаз. Человек обращался явно к нему, но он был не в состоянии произносить ответные звуки. На колокольне начали мерно звонить в большой колокол — скоро служба.

— Давай начнём без долгих предисловий, — начал, вздохнув, незнакомец. — Ты вот тут сегодня на жизнь жаловался — на то, что де трудно и бессмысленно быть христианином в современном мире, и всё такое. Целый день ты завидовал «нормальным» людям, сомневался в «правильности пути» и с трудом заставил себя кое-как помолиться (впрочем, если бы не эта твоя вымученная молитва, то нашего разговора вообще бы не было). Что тебе сказать?

Никогда христианам не жилось хорошо. Вот гляди: идёт молодой сельский священник, он улыбается от того, что будет сегодня служить здесь впервые. Ему понравится здесь, он полюбит своих прихожан, а через год его справедливо накажут за кражу денег — всякое будет в его жизни. Но ещё через 20 лет батюшку этого расстреляют, и он при этом никого не осудит, всех простит. А вон женщина идёт в храм. Муж у неё пьяница. Женщина эта много молится за двоих. И вроде всё тщетно, и умрёт она, так и не увидев выздоровления своего мужа от пьянства. Но после смерти за смирение своё она увидит Бога. Её никогда не изобразят на иконе, никто ей молиться не будет, но она вымолит души многих своих потомков — это я точно тебе говорю.

Мир упорно воюет с нами. Но ты, брат, считай, солдат в армии Господа нашего, который уже одержал победу над миром. И главное тут, понимаешь — не стать дезертиром, поддавшись панике или вражеской пропаганде.

Незнакомец помолчал и вдруг, мягко улыбнувшись, добавил:

— Война дело не простое, но у этой войны конец известен. Всё хорошо будет, если не бросишь оружие.

Он не пришёл ещё в себя и как-то не к месту спросил незнакомца:

— А почему вокруг деревня-то?

— А ты подумай: времена меняются, города рождаются и умирают, а стены храма — вот они — стоят. Как ты думаешь: почему? Вот у тебя под рукой крепкие, тёплые кирпичи, а ведь, представь, каждый из них — это чья-то непростая христианская жизнь, прожитая за сто лет до твоего рождения. Почаще сюда приходи — особенно, как устанешь…

Незнакомец погладил шершавую стену, похлопал его по плечу и пошёл к входу в церковь.

Снова зашумели листья, сгустились тяжёлые осенние облака, запахло бензином, зашумели автобусы. Снова он почувствовал себя в своём времени. «Что ж это такое было? Вот ведь привидится же…» — подумал он, отходя от стены.

Служба уже началась. Было тихо и спокойно. Он любил, когда так: несколько человек только в храме, и голоса служителей долго-долго летают под куполом, отражаясь от стен, и так уютно становится от огня свечей и внимательных взглядов святых на иконах, что, кажется, оживает, оттаивает примороженная суетой этого дня молитва.

Время пролетело незаметно, и он не спеша пошёл к выходу. Свой недавний сон он почти забыл. В храм вошёл знакомый церковный сторож, погромыхивая связкой ключей, и, пройдя мимо, на секунду обернулся в его сторону. Он замер от этого взгляда. «Неужели, правда…» — мысли его стали в спешке натыкаться одна на другую, и от спокойствия не осталось и следа. Сторож тем временем поцеловал икону и, вернувшись к дверям, встал рядом с ним, глядя на восток, зажмурившись, словно от какой-то неведомой радости.

— Ну что, я пойду? — спросил он у сторожа дрожащим голосом.

— Да, да, иди… иди с миром…

(Р)